Врагу не сдается
Историческая повесть
Крейсер пришел в Порт-Артур в полночь. Его сигнальный прожектор коротко промигал посту наблюдения на Электрическом утесе: "Я — "Варяг". К рассвету прошу прислать лоцмана".
А на заре вахтенный принял с берега семафор:
"Фарватер обозначен четко. Лоцмана не будет. К подъему флага прошу встать в трехстах саженях по корме "Пересвета". Руднев".
"Самостоятельно входить в гавань не рискую. Бэр", — сухо отщелкал корабельный прожектор.
Об отказе командира крейсера войти в порт немедленно доложили командующему эскадрой адмиралу Старку. Адмирал завтракал. Он желчно поинтересовался, кто же это вздумал школить любимца царского двора? Адьютант ответил, что в штабе дежурил помощник начальника крепости, капитан первого ранга Руднев.
— Передайте Всеволоду Федоровичу, — Старк пожал плечами, — что я прошу его самого ввести крейсер в западный бассейн.
Корабли Порт-Артурской эскадры предпочитали входить в гавань во время высшей точки прилива. В эти часы устанавливалось недолгое равновесие уровней воды в бухте и океане.
"Варяг" густо дымил на внешнем рейде, когда к нему подошел паровой катер штаба крепости.
Руднев легко взбежал по трапу и поднялся на мостик.
— Лоцман с вами? — спросил Бэр.
— Корабль поведу я, — ответил Всеволод Федорович и положил ладони на рукоятки машинного телеграфа.
Ходовой флаг взвился на стеньге. Крейсер поднял якоря. Сразу за бонами, борясь с сильным отливным течением, Руднев дал полный ход. "Варяг" прошел мимо мыса Тигровый хвост, кренясь, повернул влево. Примерно на середине крутой дуги поворота обе машины заработали "самый полный назад". Корма корабля резко осела. Высокий пенный бурун облил палубу водой до самых кормовых орудий, оставляя на чистых досках обшивки мутные потеки. Здесь было так мелко, что в отлив броненосцы садились днищем на ил.
Машины "стоп"! Отдан якорь. Крейсер замер в кабельтове от броненосца "Пересвет".
Криво усмехаясь, Бэр поблагодарил Руднева за помощь.
"Варяг" стоял в неглубоком западном бассейне бухты Порт-Артура как на параде. Все взгляды были обращены к нему — новичку эскадры. Прилив слегка поворачивал его на якоре: белый, как у яхты, корпус, легкие мачты, палуба, набранная из канадской сосны...
— Да-с!.. — протянул кто-то за спиной лейтенанта Беренса, стоящего на катерной пристани в ожидании шлюпки с броненосца "Цесаревич". — Столичная штучка!..
Вид крейсера вызывал воспоминания о гранитных набережных Кронштадта, о казавшейся теперь Беренсу такой далекой учебе в Морском корпусе.
Подошла шлюпка. Рослый матрос помог сойти на пристань загорелому мичману. Тот шагнул к Беренсу, широко улыбнулся:
— Евгений! Ты ли? Вот уж совершенное везение — первая минута на Порт-Артурской земле — и такая встреча!
— Алешка!
Алексей Нирод, друг детства, неизменный заводила всех рискованных гардемаринских проказ! Они обнялись. Только теперь Беренс обратил внимание на мичманские погоны Нирода. Интересно, какое же приключение помешало графу быть в срок произведенным в лейтенанты? Евгений рассмеялся, предвкушая рассказ об очередной проделке своего друга...
— Алексей! Чертовски рад тебя видеть!
— Здравствуй! Ты временем располагаешь? Проводи-ка меня к штабу. Надобно для родного парохода воды, провианту испросить да доложиться о готовности любого врага расколошматить.
— Считаешь, возможна война?
— Война всегда возможна, Евгений!
— Послушай, братец, — обратился Беренс к матросу с "Варяга", — придет катер с "Цесаревича" за лейтенантом Беренсом, скажи, что буду через час.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Они поднимались узкой, плохо вымощенной улочкой к штабу флота.
— Ах, Женя! — старательно обходя лужи, говорил граф. — Знал бы ты, сколько матросских зубов выбито за этот поход офицерскими кулаками! Вот этого, шепелявого, сам старший боцман благословил. Большой мастер! Одним ударом меньше двух зубов не выколачивает! Пришлось всей кают-компанией просить старшего офицера воздействовать на боцманюгу, чтобы не калечил моряков. А наш командир — его высокоблагородие господин капитан первого ранга Бэр считает мордобой единственным средством поддерживать дисциплину. Жесток!..
— Этак ты скоро в анархисты запишешься!
— Фамильная честь не позволит.
Уступая дорогу колонне моряков с кирками и лопатами, они остановились у небольшой китайской лавчонки.
Евгений хотел рассказать о том, что за короткий срок здесь вырос небольшой европейский городок, что командир эскадры Старк с большой неохотой выделяет некоторое количество нижних чинов для строительства крепостных укреплений, как и многие на флоте, полагая, что опасность Порт-Артуру может грозить только со стороны моря, о идущем днем и ночью строительстве дорог и укреплений, но какая-то непривычная, не виданная им никогда раньше тоска в глазах мичмана остановила его.
Мимо них, скользя и оступаясь в дорожной грязи и гальке, шли бесконечной колонной моряки. Алексей вглядывался в лица проходящих матросов. Лица их были усталы и хмуры. Но в каждом из идущих угадывалась какая-то особая стать хорошо поработавшего мастерового человека.
Алексей продолжал:
— Матросики наши запуганы до полного отупения. Поверишь ли: в Кронштадте ни одной шлюпочной гонки выиграть не могли, хотя командир даже карцером грозил. Стреляют из рук вон плохо.
— Ну что за настроение, Алексей! Что за мысли! Надеюсь, не они послужили причиной...
— Что я до сих пор в мичманах хожу? Нет, Евгений, провинился я... Скандальчик в одном из петербургских салонов. До сих пор понять не могу — отчего пощечина, которую я влепил какому-то писаке, имела такие последствия? Бэр кричал так, будто я оскорбил самого министра!.. Свободен у тебя вечер? — вдруг спросил Нирод.
Беренс кивнул. Он понял, что сейчас Алексей хочет остаться один.
— Вот и отлично, — сказал мичман. Он заторопился. — Будь сегодня моим гостем. Расскажешь об этом таинственном Востоке...
Граф повернулся на каблуках и твердой походкой направился к штабу.
Весь день Беренс размышлял о перемене, которая произошла с его другом. Он решил, что Нирода огорчает неудача в самом начале военной карьеры, и отправился на "Варяг" с твердым намерением помочь Алексею вновь обрести его былую уверенность. Как флаг-офицер штаба эскадры он мог бы посодействовать переводу мичмана на другой корабль или в крепость...
Но едва ступив на палубу крейсера, Евгений забыл о своем решении.
По долгу службы Беренсу приходилось бывать на всех кораблях эскадры, но "Варяг" поразил его удивительно гармоничным сочетанием мощи вооружения, изящества надстроек и обводов корпуса. "Вот он — флот двадцатого века!" — думал лейтенант, обходя палубу, на которой с разумным, как ему казалось, расчетом были расположены орудия, механизмы, спасательные шлюпки. Он пробовал маховики наводки пушек, спускался к машинам, глядел в окуляры дальномеров. Он не скрывал восхищения.
По неписаным законам флотского гостеприимства гость любого из господ офицеров становится гостем кают-компании. Нирод же испросил разрешения у старшего офицера принять Беренса у себя. Тот поморщился, но позволил. В каюту Нирода подали закуски, бутылку легкого вина Мичман откинулся в кресле, расстегнул китель:
— Садись, Евгений. Если сегодня утром я правильно понял по твоему лицу, ты хотел со мной серьезно поговорить... Согласен. Но сначала ответь мне на один вопрос: почему ты так восхищаешься военным кораблем? Разве почтовый пароходишко менее прекрасен?
— Алексей! Всякое государство обязано защищаться! — лейтенант был ошарашен. Он ожидал любого поворота в разговоре, но услышать такое! И от кого? От графа Алексея Нирода, все предки которого со времен Петра Первого служили на Российском флоте?!
— Ты говоришь "государство обязано защищаться". Согласен, — спокойно продолжал Алексей. — А если нападать?
— Не понимаю твоего настроения!
— Я сам не понимаю. Давеча о матросиках разговор завел... Теперь о кораблях...
Судьбы военных кораблей напоминают иногда послужной список офицеров...
Броненосцы сразу рождаются с солидным положением. Имена получают звучные: "Слава", "Победа", "Пересвет". Они внушают страх противнику, а русскому народу — уверенность в незыблемости самодержавия. Броненосец может подолгу нести вымпел командующего. Бой он принимает на центральной позиции, поддержанный всеми силами флота.
Крейсеру надлежит быть всегда "на ходу и готову к делу". И названия им подбирают благородные, выразительные: "Изумруд", "Богатырь", "Рюрик". Он создан для головокружительных рейдов на морских путях противника, для борьбы против десантов врага.
Но новейший крейсер русского флота "Варяг", едва вступив в строй, уже был безнадежно болен.
Его строительство было заказано американской фирме, которая в погоне за дополнительной премией добивалась от крейсера скорости в 24 узла вместо 23 по контракту. Но фирма оговорила, что таким ходом "Варяг" может двигаться не более двенадцати часов.
Брат русского царя, великий князь Алексей, который был шефом флота, однажды приказал держать такую скорость почти сутки. Несколько раз шеф флота поднимался на мостик, чтобы насладиться удивительным ощущением — корабль несся по волнам быстрее курьерского поезда!
У котлов, где работали кочегары, температура поднялась до пятидесяти градусов. Матросы падали от теплового удара.
Только известие, что при таком ходе может не хватить угля на возвращение в Петербург, остановило великого князя. Не скрывая своего разочарования, он позволил сбавить скорость.
О том, что почти два десятка кочегаров были унесены с вахты прямо в лазарет, шефу флота не докладывали: великий князь не любил, когда его отвлекали по пустякам!
Уже в Кронштадте обнаружили, что подшипники правого гребного вала оплавились. Ремонт был проведен наспех: через неделю предстоял переход на Дальний Восток.
Так боевой корабль загнали, как загоняет скакового коня глупый и злой хозяин.
От Невы через Дворцовую площадь дул резкий пронизывающий ветер, хлестал колючим холодным снегом. Не спасали ни плотно закрытая дверь кареты, ни медвежья доха, в которую был укутан чрезвычайный посланник императора Японии господин Курино.
Посол уже несколько дней чувствовал недомогание, но последние депеши из Токио не позволяли лечь в постель. Судя по всему, дело шло к разрыву с Россией.
Дипломатическая работа в Петербурге убедила чрезвычайного посла, что русское министерство иностранных дел ничего не решает. Все дела Японии, Кореи и Китая находились в ведении наместника царя по Дальнему Востоку Алексеева, который имел право личного доклада Николаю II.
Курино поерзал, устраиваясь поудобнее, взглянул на сидящего рядом советника: этот недотепа не обращает внимания, что с плеча господина посланника сползла доха. Курино, недовольно сопя, поплотнее укутался. Жаль, что в эту минуту нет рядом прежнего советника Наиты. Умный и ловкий был помощник! Дело не только в том, что Наита непременно заметил бы, что господин посланник мерзнет. В это трудное время он бы наверняка устроил так, что содержание почты наместника Алексеева было бы известно японской миссии.
Ведь сумел он завести нужные знакомства среди дипломатов, промышленников и офицеров. Сумел подкупить несколько чиновников, которые доставляли ему копии секретнейших писем и документов!
Да как красиво это обставил! Все были убеждены, что Наита — владелец нескольких текстильных фабрик и озабочен только тем, как выгоднее сбыть с рук свое полотно. Его хорошо оплачиваемое любопытство к русской политике, к строительству железной дороги на Порт-Артур, к портам Дальнего Востока было как бы лишь интересом делового человека, заботой о прямом пути своих товаров в Европу!
Курино улыбнулся. Он вспомнил, как однажды личный секретарь почтительно доложил ему, что господин советник Наита слишком занят собственными делами. Откуда было знать личному секретарю, что капитан второго ранга Наита оставил службу на флоте ради карьеры разведчика, а не из-за какой-то жалкой фабрики!
Но истинной находкой для разведчика Наиты стала дружба с журналистом Кудловским. Наита не жалел времени. Он часами рассказывал газетчику о тайнах мировой политики на Дальнем Востоке. Он отправлял Кудловского на морские и военные заводы, в штабы и министерства: "Именно там, господин писатель, делается мировая история!" Все материалы русского журналиста Наита редактировал сам.
Скоро Иван Кудловский обратил на себя внимание. Его статьи и фельетоны отличало прекрасное знание обстановки, точные выводы, трезвые оценки сильных и слабых сторон царской политики в Азии. С ним стали охотно встречаться министры, генералы, сенаторы.
А Наита по-прежнему оставался первым редактором и ценителем творчества Ивана Егоровича Кудловского: "Не следует так откровенно призывать свое правительство к усилению войск и флота на Дальнем Востоке. Кого вам бояться? Япония — карлик. Англия по уши увязла в старых колониях. Китай никак не может оправиться после Боксерского восстания. В этом районе мира у России нет противников. А потому ей подобает уверенная сдержанность". А потом, словно невзначай, спрашивал: "Вот вы рассуждаете о малой численности войск русской пограничной охраны... С кем вы говорили? Военные, знаете, любят поплакать в жилетку, чтобы выпросить побольше денег". И, наконец, переходил к главному: "Однако пишете вы удивительно хорошо! Не помню, говорил ли я, что собираюсь издать у себя в стране книгу о вашем творчестве, чтобы наши газетчики могли бы научиться писать современно: глубоко и серьезно, и в то же время просто и доступно. Какое у вас чувство слова!"
Не торгуясь, разведчик скупал и записные книжки журналиста. Он действительно читал их очень внимательно. Особенно Наиту интересовали те страницы, где речь шла о русском флоте...
Все дело испортил досадный случай. На одном из официальных приемов какой-то русский мичман отхлестал Кудловского по щекам. Вышел скандал. Да еще в присутствии японского дипломата! Советник Наита, правда, потом уверял посла, что это была обычная русская пьяная драка, но внимание к посольству было ни к чему. Наиту срочно отправили в Японию.
Курино, решив проверить, не является ли эта странная история тонким ходом русской военной контрразведки, сделал официальное заявление министру иностранных дел России об оскорблении японского дипломата. Против ожидания это сработало. Мичмана наказали. Посол успокоился.
А Кудловский сообразил, что без своего негласного редактора и наставника ему уже не сделать журналистской карьеры. Кроме того, по Петербургу поползли неясные слухи о его тесных отношениях с представителями страны, которая прямо заинтересована в ослаблении России.
Журналист поспешил воспользоваться своей краткой, но шумной славой знатока азиатской политики и без труда получил место вице-консула в заштатном корейском городке Чемульпо...
Карету посла тряхнуло на ухабе. Курино подумал, что, быть может, следовало бы обзавестись русским экипажем на полозьях, которые обладали изумительно ровным ходом по снегу. Чрезвычайный посол попытался вспомнить, как называется такой экипаж... Кажется, сани. Впрочем, не следует попусту трптить деньги. Переговоры протянутся еще от силы месяц, а потом... Потом должна разразиться война.
А пока он будет по-прежнему добиваться переговоров, которые уже никому не нужны.
Карету вновь резко тряхнуло. Курино вспомнил заседание кабинета министров летом в Токио, на котором было принято решение атаковать русские корабли и высадить десант в удобное для его страны время.
"Готовь сани летом", — усмехнулся посол.
Он не зря гордился своей отличной памятью.
Старший помощник командира Артурской крепости Всеволод Федорович Руднев стоял на палубе небольшого парового катера. Катер бежал навстречу лохматым волнам, которые толклись в узком проливе. Низко над головой бесшумно и ровно неслись грязно-серые облака, едва не задевая изодранными в клочья брюхами вершину Электрического утеса.
Открылся внешний рейд. Суетливая бестолковая волна сменилась ровной зыбью. Катер скатывался по спинам зеленовато-серых валов, покрытых разводами пены, зарывался тупым носом в воду. Потом, дрожа от усилий своей почти игрушечной паровой машины, взбирался на водяную горку, чтобы через минуту опять окунуться. Ветер нес в лицо соленые брызги.
— Обойди-ка, братец, крейсер по корме, — обратился Всеволод Федорович к рулевому.
Миновал уж год, как "Варяг" вошел в состав Порт-Артурской эскадры, но его командир упорно отказывался перекрасить корабль в защитные цвета. Взгляд Руднева скользил по алой ватерлинии, ослепительно белому корпусу, золотой росписи на форштевне. "Красиво, — подумал он, — но в бою такая раскраска будет отлично видна в артиллерийских прицелах противника".
С наветренной стороны катер подошел к трапу.
— Ваше высокоблагородие, — громко доложил рулевой, — волна большая! Подходить опасно!
Крюковые, обязанностью которых было удерживать катер у трапа, неподвижно стояли на носу.
— Руль прямо. Крюковым вниз! — скомандовал Руднев.
Матросы прошли в корму катера. Лица их были невозмутимы, в глазах плясала насмешка: "Это тебе, высокоблагородие, не в штабе штаны протирать!"
— Как тебя зовут? — спросил Всеволод Федорович.
Рулевой вздрогнул. "Опять фитиля получу, — с тоской подумал он. — А за что? Я не виноват, что на этакой волне не подойти... А по штормтрапу их высокоблагородие лазить, небось, не приучены..."
— Матрос первой статьи Чибисов!
— Слушай меня внимательно. Чибисов. Сейчас развернешься, пойдешь к трапу, подгадай так, чтобы быть на волне. Ход не сбавляй!
Матрос побледнел, крепче перехватил рукоятки штурвала. Маневр он выполнил безукоризненно — катер подошел к борту именно в ту секунду, когда волна, поднявшись, на мгновение замерла.
Руднев легко перепрыгнул на трап крейсера. И тут же вода ушла вниз, стремительно обнажая обшивку с облупившейся кое-где краской. Катерок прибавил ход, чтобы следующий вал не бросил его на борт, и торопливо затарахтел в крепость.
Руднева не встречали. Вахтенный офицер решил, что он вернулся с катером в Порт-Артур. Всеволод Федорович поднялся на палубу, почти у самой двери командира встретил мичмона Нирода. Тот остолбенел.
— Всеволод Федорович, — растерянно начал он, — простите, право, не думал, что сумеете подняться на борт...
— Ничего, мичман, ваша оплошность простительна. Не могли же вы знать, что на катере отменный рулевой...
Руднев вошел в каюту командира.
Оставшись один, мичман присвистнул, щелчком передвинул фуражку на затылок. В том-то и дело, что рулевого Тихона Чибисова он хорошо знал: не раз видел, как тот терялся от одного взгляда фон Бэра или старшего офицера. Да не просто терялся — почти переставал соображать. Вначале командир хотел сменить его, списав Чибисова на берег, а потом махнул рукой — матросы, мол, все одинаковы!
Но не только это смутило и озадачило Нирода. На корабле уже знали, что фон Бэра отзывают в Петербург, а командиром "Варяга" будет Руднев. Мичман заторопился. Он решил пройти еще раз по палубе: нет ли какого беспорядка, который может быть замечен строгим взглядом нового командира. О том, что Руднев придирчив до чрезвычайности, Нирод знал от своего приятеля, служившего в штабе. Тот однажды с удовольствием рассказывал, что Всеволод Федорович не принял отлично построенную береговую батарею только потому, что не были закончены помещения для отдыха артиллерийской прислуги!..
Тем временем в отделанной красным деревом каюте командира шел неторопливый разговор. Фон Бэр и Руднев сидели в глубоких кожаных креслах. На низком столике остывал кофе.
— Должен со стыдом заметить, Всеволод Федорович, что сдаю вам не лучший корабль флота, — говорил фон Бэр. — То есть крейсер как раз один из лучших... В нем воплощено все, что могла дать изобретательная человеческая мысль, но команда! Скажите, что случилось с русским матросом? Моряки разучились служить! Я думаю, что вся эта современная техника — котлы, дальномеры — для них такое же непонятное явление, как каравеллы Колумба для индейцев.
Руднев задумчиво вертел в руках платиновую пепельницу, сделанную в виде старинной испанской галеры — подарок офицерского собрания Кронштадта.
— Вы знаете, что означает по-испански слово "платина"? — вдруг спросил он. — Говорят, что оно родилось на рудниках Южной Америки. Шахтерам серебряных рудников иногда попадался какой-то тусклый тяжелый металл. Они отбрасывали его в сторону: "Платина!" — "серебришко!" — говорили шахтеры... Не ведали они, что это "серебришко" дороже золота! Быть может, мы не всегда способны понять истинную ценность того, чем владеем? Я считаю, что русский матрос храбр, сообразителен и ловок.
— Говорю, что думаю, — ответил Бэр. — Даже если это кое-кому не нравится.
— Ну что ж. Это качество вам очень пригодится в дальнейшей службе.
Бэр побагровел. Его отзывали в Петербург в свиту великого князя Алексея, где полагалось говорить только то, что могло понравиться шефу флота.
— Прикажете подать отчет по корабельной кассе? — хрипло спросил фон Бэр.
Это уже было почти оскорблением: обычно корабельную кассу принимали не проверяя.
— Ну что вы! — мягко проговорил Руднев. — Давеча я уже подписался в приказе о вступлении в командование кораблем. Я поставил свою подпись только потому, что знаю: ваши дела находятся в идеальном порядке! Прошу вас только об одном — представьте меня господам офицерам.
Фон Бэр с трудом сохранял остатки самообладания:
— Среди бумаг найдете мой рапорт об очередном звании мичману Нироду. Ему давно пора в лейтенантах ходить, да уж больно независим и дерзок. Впрочем, это уже ваши заботы. Рапорт я до времени задержал. Остальные офицеры — выше всяких похвал!
В кают-компании фон Бэр коротко представил нового командира "Варяга", сказал, что вся полнота власти над кораблем перешла к Рудневу сегодня с полудня. Потом отступил на шаг, словно говоря: с этой минуты я здесь гость!
Руднев повернулся: офицеры смотрели на своего нового командира с любопытством и ожиданием.
— Едва вступив на борт крейсера, — начал Руднев, — я столкнулся с непростительным нарушением.
— Кажется, будет показывать строгость! — прошептал Нирод. — Начнет с меня — прошляпил приезд нового командира!
— Мичман Нирод!
Граф вышел вперед.
— Мичман, почему как вахтенный офицер не доложили об отказе повиноваться со стороны нижнего чина, которое имело место сегодня в 12 часов 30 минут?
В кают-компании повисла тягостная тишина. Еще бы — бунт на корабле!
— Я не знаю о таком случае на крейсере, — побледнев, ответил мичман.
— Проходя по палубе в означенное время, я заметил, как старший боцман ударил матроса. Такое обращение с нижними чинами допустимо только в случае открытого неповиновения! Если же была проявлена нерасторопность, наказывать следует унтер-офицера, который не сумел научить матроса споро делать свое дело. Наказывать также следует командира роты, который не смог подобрать толковых унтеров! Предупреждаю: впредь только так и будет!
Через полчаса команду "Варяга" выстроили на шканцах.
Руднев неторопливо обошел шеренгу моряков, встал лицом к строю, заговорил. В его голосе не было обычного в таких случаях надсадного "строевого" крика, который словно кнут дрессировщика превращает одетых в форму людей в послушные автоматы. Всеволод Федорович говорил спокойно и просто. Он обращался к матросам в полной уверенности, что слова его встретят понимание.
— Сегодня я принял командование крейсером. Судьба свела нас с вами на одном корабле. Хочу, чтобы вы запомнили: каждый из вас служит не мне или кому-то из господ офицеров. Мы все служим отечеству, России! Честь велика! Потому я никогда и никому не прощу поступка, марающего эту честь! Не прощу плохой службы! Уж если стрелять, то с первого снаряда — в цель. А коли в поход, то не оповещать весь Тихий океан об этом. Взгляните: у нас два котла под парами, а дымим как целая эскадра! Кочегары должны топить так, чтобы только горячий воздух дрожал над трубами! Ведь мы — боевой корабль, а не плавучая баня!
Без всякой команды экипаж вдруг грянул "ура!"
Руднев повернулся и, сопровождаемый офицерами, направился в кают-компанию. Последним плелся корабельный священник. Он никак не мог взять в толк — каким образом новому командиру удалось вызвать такое воодушевление в матросиках, ни разу не помянув православную веру и государя императора?
В кают-компании командир огласил второй приказ: отпуска на берег в ближайший месяц запрещены, по кораблю объявлена учеба всех служб, особо — артиллеристов и механиков.
В первые дни общекорабельных учений несколько офицеров подали рапорты о списании с "Варяга". Руднев их не задерживал.
Узнав об открывшихся на крейсере вакансиях, лейтенант Беренс тотчас явился к адьютанту командующего эскадрой, с которым был в дружеских отношениях.
— Виктор, на "Варяге" есть место старшего штурмана. Я хотел бы его занять.
— Тут, милый Евгений, даже адмирал Старк тебе помочь не сможет. Руднев договорился с ним, что назначения тот подписывает только с согласия нового командира! Каков Всеволод Федорович? И потом, зачем тебе, флаг-офицеру флота, туда идти? Там, говорят, сейчас такое творится! Офицеры не имеют возможности провести вечерок на берегу, отдохнуть от запаха матросских кубриков. Выбери себе корабль поспокойнее. Вот "Ретвизан" в Нагасаки скоро отправляется...
— И все же я хотел бы служить на "Варяге"!
— Вольному — воля. Поезжай к Рудневу. Если понравишься — адмирал подпишет приказ.
Через три дня кают-компании был представлен новый старший штурман крейсера лейтенант Беренс.
Корабль напоминал муравейник, проснувшийся от зимней спячки. Заново окрашивались в серо-зеленые защитные цвета надстройки и корпус. Проводились аварийные и шлюпочные учения. По нескольку раз в день объявлялись (несмотря на идущие работы) минные тревоги. По такой тревоге следовало срочно опустить с бортов противоминные сети. Руднев требовал, чтобы эту работу могли выполнять все матросы корабля, а не только специально выделенные люди боцманской команды. Непривычные к столь длительному авралу офицеры едва не валились с ног от усталости. Однако к ужину являлись подтянутые, в безупречных парадных кителях. Но даже эта традиционная парадность вечерней кают-компании не навевала, как раньше, темы для бесед, не относящейся к службе.
Беренс и граф Нирод так и не сумели толком поговорить. Времени у каждого было в обрез. Только однажды, когда офицеры еще не садились за стол, лейтенант отвел Нирода в сторону:
— Алексей, я занял место старшего штурмана, которое по праву принадлежит тебе. Я знаю также, что рапорт командира о присвоении тебе звания уже пришел к наместнику... Скоро ты получишь звездочку. Но если желаешь после этого остаться на "Варяге" — я уйду...
— Звание меня не заботит, — спокойно ответил Нирод, — поверь, я искренне рад, что мы опять вместе. Ты мне лучше вот что скажи: отчего это морячки наши потеют на авралах и тревогах вдвое больше прежнего, а все-таки словно на крыльях летают по кораблю? Веселы, беззаботны... А о рапорте я знаю. Фон Бэр его давно должен был отправить, но в Нагасаки я случайно какого-то японского фабриканта в канал бросил...
— Случайно?
— Вот именно, — ухмыльнулся мичман. — Совершенно ненароком!
В Нагасаки русская эскадра проводила порою долгие месяцы. Делали мелкий ремонт, пополняли запасы угля, продовольствия, воды. Николай II полагал, что таким образом Россия запугает Японию мощью своего военно-морского флота.
Однако эффект получился обратный. На это время офицеры японского флота становились торговцами, грузчиками, уборщиками. Они не только знали в лицо всех русских морских офицеров, но досконально изучали возможности каждого корабля, каждого механизма, орудия.
Чины японской разведки дотошно опрашивали по вечерам рабочих, занятых на ремонте кораблей. В своих отчетах они могли указать даже номера броневых листов с ослабленными заклепками.
Рассказывают, что генерал-лейтенант японского корпуса корабельных инженеров, который впоследствии руководил подъемом крейсера "Варяг", выдавал водолазам подробнейшие чертежи крепления орудий, мачт, вентиляторов, труб, которые они снимали, чтобы облегчить подъем.
Как-то вечером Всеволод Федорович вызвал к себе старшего офицера.
— Сегодня перед рассветом проведем учения, — заговорил Руднев. — Вначале, как всегда, отражение минной атаки. Затем бой. Условным противником будем считать наши корабли, стоящие на рейде.
Старший офицер улыбнулся:
— На рейде шесть кораблей. Два из них броненосцы. Тут впору сдаваться или идти на дно! Всеволод Федорович, в современной войне такой бой невозможен. Сейчас дерутся эскадры! Одиночный корабль против такой армады бессилен! Против нас почти сотня орудий!
— Попробуем все же повоевать и при таком соотношении сил. Поручите унтерам подготовить на стальных листах кучи промасленного тряпья и разложите их в разных местах на палубе — будем имитировать пожары. И еще одно: командовать крейсером будете вы. Я хотел бы считаться условно раненым... Прошу вас: не воспринимайте это как экзамен. Просто мне нужно посмотреть, как будут действовать моряки.
В пять утра ударили колокола громкого боя. Засвистели боцманские дудки. Тревога! Минная атака!
Прожекторы стали обшаривать рейд, высветили стоящие корабли. Изготовлены к бою орудия.
В районе кормового мостика возник первый "пожар". Его погасили довольно быстро. В это время в разных местах вспыхнуло еще несколько "пожаров". Началась суета. Одни пожарные рукава не доставали до огня, другие собирались в бесформенные груды, мешали в проходах.
Матрос с пожарным рукавом застрял на трапе — никак не мог размотать пожарную кишку.
Уже начал заниматься брезентовый обвес мостика. Пожар грозил из учебного стать настоящим. Тогда к обвесу подскочил матрос, взмахнул ножом, распоров его у самой палубы, потом взялся за лист металла, на котором горела ветошь, приподнял его — и толкнул за борт!
И тут снизу с палубы ударила запоздалая струя воды — кто-то сообразил, что гасить огонь не обязательно подойдя к нему на два шага. Вода с ног до головы окатила матроса. Отфыркиваясь, тот бросился в рубку и чуть не сбил с ног Руднева.
— А, Чибисов! — воскликнул Всеволод Федорович. — Молодец! Лихо справился с делом! Звать-то тебя как?
— Тихон, ваше высокоблагородие! — ответил матрос и неожиданно добавил: — Тульский я...
На разборе учений Руднев был строг:
— Это никуда не годится, господа! Комендоры бросились помогать аварийным партиям тушить пожары, оставили орудия! А если бы настоящий бой? Нас утопили бы в минуту! Кочегары почему-то даже не развели пары... Словом, действовали суматошно и неумно. Старшему офицеру проводить такие учения до тех пор, пока не научимся бороться с огнем быстро, без суеты! И одновременно вести бой всеми силами корабельной артиллерии!
На следующий день Тихон Чибисов был назначен вестовым командира крейсера. Над "Варягом" висело облако угольной пыли. Крейсер готовился к переходу в Чемульпо, где ему предстояло находиться в качестве стационера, который обеспечил бы охрану русского посольства в Корее, а заодно поддержал бы нейтралитет этой страны.
Слухи из Кореи были тревожны и противоречивы. Утверждали, что японские войска уже контролируют все железные дороги, что семья корейского императора находится под домашним арестом.
Командир и старший офицер съехали на берег для получения инструкций. Старшим на корабле остался Беренс.
К вечеру кают-компания превратилась в политический клуб.
— Война все равно неизбежна! — горячился мичман Губонин, командир правого плутонга. — Значит, нам первым нужно блокировать японские порты, перехватить в море десанты...
— Оставьте стратегию адмиралам, — раздраженно бросил флаг-офицер Башкатов. — Да прикажите прикрыть иллюминаторы — пыль несет.
— Действия каждого должны быть осмыслены. Как говорится, на адмирала надейся, а сам не плошай, — не сдавался мичман.
— Упаси боже, мичман, — ответил флаг-офицер, — этак какой-нибудь унтер начнет прикидывать: стоящее приказание он получил или нет? Недавно нам в штаб донесли о подозрительных сборищах рабочих с Балтийского завода, тех самыx, что строят у нас док и мастерские. Поскольку мы на военном положении, контрразведка провела дознание, и что же, господа? Изъяли чертежи деревянного кессона, который они, видите ли, изобрели для ремонта подводных пробоин без докования! А кто поручится, что сей прожект сделан не для отвода глаз? Тем более, что среди этих изобретателей был и один из ваших матросиков... Оленин, кажется. Вот где, господа, действительная опасность — в кубриках, казармах, рабочих бараках! А касательно войны с Японией, или с кем там еще, — таковая только подбодрит нас, расправит мускулы. Мы там в штабе тоже не дремлем, недавно придумали две-три новых схемы атак на неприятельские броненосцы. Изящные, доложу вам, идейки!
— А вы хоть раз "Миказу" — флагманский броненосец Японии — на ходу или на стрельбах видели? Я видел.
— У страха глаза велики, мичман. Русский матрос всегда был храбр.
— Что такое храбрость в современном бою? — Губонин чувствовал, что его "понесло", но он не мог скрыть неприязни к этому сытому, уверенному штабисту. — Бой при стрельбе на пределах видимости противника. Матрос обязан толково обслуживать свой механизм — вот храбрость! Я по полгода бьюсь, чтобы устав да грамоту вдолбить в новобранца.
— Вот-вот, — неожиданно согласился Башкатов. — Вы их грамоте обучаете, а они вам — агитацию. Знаете, какие письма из деревни, адресованные морякам, мы в штабе читаем? Грамотей на корабле — запал к пороховой бочке, на которой мы с вами сидим, господа.
Бесстыдство, с которым флаг-офицер признался в том, что они вскрывают письма матросов, повергло кают-компанию в тягостное молчание.
Алексей Нирод, который, казалось, не прислушивался к разговору, негромко наигрывая что-то на рояле, вдруг встал, хлопнув крышкой:
— Вестовой!
Перед ним бесшумно вырос гигант-матрос, замер, уставился в переносицу мичмана. Алексея всегда бесил этот, как ему казалось, тупой матросский взгляд, упирающийся прямо в лоб офицера.
— Что думаешь, братец, война будет?
— Не могу знать, ваше благородие!
— А ежели с японцем схватимся, чей верх будет?
— Известно чей, ваше благородие, — наш. Японец ростом не вышел и кушает опять же супротив нашего как воробей...
— При чем тут рост! Пушки его видел? Он же не в кулачки с тобой пойдет. Ну, так что думаешь?
Лицо матроса побагровело, покрылось мелкими капельками пота.
— Отвечай!
— Прикажете мадеру подать господам офицерам, ваше благородие? — с трудом выдавил матрос.
Граф Нирод побледнел, вздулись под кожей тугие желваки.
— Подавай, — торопливо сказал Беренс, — да смени пепельницы.
Лейтенант подошел к Нироду.
— Что за сцена, Алексей?
Мичман махнул рукой:
— Что мы о них знаем? Ну, фамилию, роту, место по боевому расписанию, номер вахтенной смены, место в аварийной партии... Достаточно, чтобы идти в бой?
— Потрудитесь немедленно проследовать в свою каюту, — сухо приказал Беренс.
Алексей вытянулся, повернулся кругом, вышел из кают-компании.
Беренс поднялся на палубу. Погрузка уже закончилась. Угольные ямы закрыты. Приборка на палубе сделана. Служба идет!
На баке вспыхивали и гасли огоньки матросских самокруток.
"Что мы знаем о них?" — вспомнилось Беренсу. Он невольно прислушался.
— Неужто вправду война?
— Ежели я со службы не вернусь, матери моей шестерых не поднять...
— А у нас в семье все мужики — призывные. Значит, к весне опять соседей проси: "вспашите землицу, Христа ради!"
— Поди опять народ оголодает — лошаденок мобилизуют, недоимки вместе со шкурой сдерут...
— А то как же! Мне вон их благородие доктор недавно говорили: один снаряд вон этой пушки стоит, сколь корова!
— Не иначе — врет!
— Солдат долг свой исполнить обязан.
— То-то и оно! Только и слышишь: тут долг, там задолжал.
— Но-но! Присягу принимал? Чего болтаешь?
— Я и говорю: долг свой исполним...
"Как они просто, — думал Беренс, направляясь к каюте Нирода, — как просто, без нашей обычной офицерской рисовки — о жизни и смерти. Что за люди!"
...Двадцать девятого декабря, за два дня до наступления нового 1904 года, крейсер "Варяг" входил в гавань Чемульпо. Последние сорок миль пришлось двигаться узким фарватером, который вел к этому корейскому порту.
На рейде Чемульпо уже находились русские корабли — крейсер "Боярин" и канонерская лодка "Гиляк". Здесь же строгой колонной стояли вдоль берега на якоре английские крейсеры "Кресси" и "Тальбот", итальянский "Эльба", японский "Чиода" и военно-транспортное судно "Виксбург" Соединенных Штатов Америки.
"Варяг", как и другие иностранные корабли, обеспечивал безопасность своего посольства в Корее. Для этой цели на крейсере находился небольшой казачий отряд.
Однако Всеволод Федорович получил и дополнительные инструкции: "Не препятствовать высадке японских войск, если таковая случится до объявления войны... Поддерживать хорошие отношения с иностранцами... Ни в коем случае не уходить из Чемульпо без приказания... Крейсер высылается в распоряжение посланника, чтобы он имел возможность немедленно и скоро передать в Порт-Артур донесение, если бы действительно началось занятие Кореи японцами..."
Руднев не один час размышлял, как же ему выполнить столь разные распоряжения: "не препятствовать высадке десанта" и "не уходить из Чемульпо без приказания"? Ведь если начнется "действительное занятие Кореи" японскими войсками, то на связь с русским послом рассчитывать не придется. Как же быть в случае открытого нападения на Корею? Сможет ли посол, находясь в Сеуле, в 40 километрах от порта, передать приказание крейсеру? И сможет ли крейсер выйти в море? Фарватер-то узкий, извилистый...
Позади остался остров Ричи. Вход в гавань Чемульпо все сужался. Справа и слева показались берега.
Море было невеселым. Свинцово-серые тяжелые волны лениво колыхались за бортом, неохотно расступались перед форштевнем корабля, иногда зло били о борт.
Позади за кормой волны набрасывались на дорожку, которая тянулась за крейсером, сшибались друг с другом, в брызги разбивая гребни.
Над самым мостиком, почти не шевеля крыльями, висели чайки.
Звонко хлопнула пушка на фор-марсе. Чайки с жалобными криками бросились прочь. Крейсер салютовал иностранным кораблям. В ответ ударили пушки кораблей, стоящих на рейде.
"Варяг" стал на якорь напротив "Тальбота", поднял флаг старшего на рейде русского морского начальника. С "Боярина" и "Гиляка" к нему направились шлюпки.
Командир "Боярина" Алексеев рассказал Всеволоду Федоровичу, что в Чемульпо ожидает погрузки специальный поезд, на котором нужно немедленно отправить в Сеул охрану и продовольствие для посольства.
— Кажется, война близка, Всеволод Федорович, — грустно сказал Алексеев. — Жена с дочерью хотела приехать на рождество, я написал, чтобы из Петербурга ни ногой, а вчера — телеграмма: ждет меня в Порт-Артуре! Что делать — ума не приложу... Вы уж, голубчик, не тяните с визитом к нашему послу. Он только вас и ждет, чтобы отправить меня в эскадру.
— Почему вы решили, что приближаются боевые действия? Слухов на этот счет много, но ведь нужны доказательства! Вы можете их представить?
— Всеволод Федорович, у меня нюх на хорошую драку! Кроме того, имею точные сведения: японцы скупили у населения все лодки. Перевозят на них с пароходов какие-то ящики и тюки. Прибыло подозрительно много грузчиков-кули, которые всегда сопровождают японскую армию в походах. Их очень легко узнать — носят военную форму без знаков различия и погон... Больше стало и японских войск. Вот вы доставили двадцать казаков, а японцы третьего дня — четыреста человек! Тоже уверяют, что для охраны своего посольства! Да что там говорить! Вы только на берег сойдите — кинутся к вам чиновники да купцы спрашивать, будут ли русские защищать Корею.
В тот же день Руднев отправился в Сеул к русскому послу Павлову...
...Снег тихо осыпал лес и поле, неслышно ложился на соломенные крыши деревенских изб. Ветви деревьев в саду отяжелели от ослепительно-чистых тяжелых пластов. Первый снег пах остро и свежо. Так бывает, если он лег на хорошо промерзшую землю — значит, зима пришла.
— Ваше высокоблагородие, подъезжаем, — услышал Всеволод Федорович шепот своего вестового.
— Такой сон спугнул, — Руднев не открывал глаз. — Тихон, а ведь у нас дома зима... Вьюжит, наверное...
— Так точно, ваше высокоблагородие, а здесь и снежку настоящего не понюхаешь... Разве что скоро, говорят, порох нюхать придется.
— Ну, довольно, иди. — Руднев по-прежнему не открывая глаз прислушался к неровному стуку колес.
Начиная с прадеда Семена, отличившегося еще при Петре Великом, Рудневы всегда служили на флоте. Одна из старейших в России флотских династий. Все разговоры в семье — о море, все мысли — о службе. Однако в последнюю неделю Всеволод Федорович все чаще и чаще приказывал себе не думать о том, что ожидает его, и крейсер, и флот в ближайшее время.
Вчера он прямо заявил Павлову:
— Японские транспорты высаживают десант в порту! Прямо на наших глазах! В Чемульпо весь берег завален военными грузами: палатки, полевые кухни, упряжь для кавалерии! Ваше превосходительство, ведь дело к войне с Японией идет!
— Успокойтесь, Всеволод Федорович, — улыбаясь, ответил посол, — все это известно в Петербурге. Давеча я отправил телеграмму в министерство. Вы — военный. Рветесь в эскадру, в Порт-Артур. Но и здесь нужна демонстрация нашей силы. Кто же, как не "Варяг", самый мощный, самый быстроходный крейсер России, покажет нашу силу?
"Самый быстроходный"! Откуда ему знать, что в приказе командующего было сказано: "двигаться в Чемульпо двенадцатиузловым ходом..." Старк, подписывая приказ, помнил, что проклятые подшипники правого вала не позволят двигаться быстрее...
Поезд медленно подходил к деревянному перрону. Показалось неприглядное для европейского глаза здание вокзала — маленький домик с легкой черепичной крышей, углы которого изящно загибались вверх.
— Ваше высокоблагородие, прибыли, — доложил вестовой, приоткрыв двери купе. — Вас их благородие лейтенант Беренс дожидаются.
Вошел штурман:
— Всеволод Федорович, сегодня утром японские транспорты и крейсер "Кресси" покинули Чемульпо.
— A у меня новости все те же, — ответил Руднев. — Надобно ждать!
Они вышли из вагона. Руднев предложил пройти к пристани пешком. Офицеры неспешно спускались к морю по узкой улочке. Справа и слева теснились небольшие домики, покрытые черепицей. Встречные корейцы уступали дорогу, сгибались в низком почтительном поклоне.
Навстречу стали попадаться молодые люди. Они несли рыбу. Мелкая — в сетках, средняя — на тонких шестах, продетых сквозь жабры, крупная — в руках, а то и на плече.
— Говорят, раньше здесь был самый богатый рыбный базар на побережье, — заметил Беренс. — Теперь же японцы скупили почти все лодки. Свои джонки остались только у нескольких человек. И те скоро с ними расстанутся...
— Почему? — спросил Руднев. — Неужели так хорошо платят?
— Нет. Просто боятся. Боятся, что когда страну займут японцы, они припомнят этим упрямцам их непослушание.
На катерной пристани их встретил мичман Нирод.
— Только что на рейде встал французский крейсер "Паскаль", — весело доложил он. — Командиром на нем мой старый знакомый — граф Сэне. Я ему в Марселе на биллиарде семь партий подряд проиграл! Но теперь возьму свое!
— Граф, — оборвал его Руднев, — не могли бы вы с лейтенантом Беренсом нанести визит нашему вице-консулу? Пригласите его сегодня на крейсер к девятнадцати часам. Катер я за вами пришлю. Передайте господину Кудловскому этот пакет из Сеула...
— Кому? — с запинкой переспросил Нирод.
— Нашему вице-консулу, господину Кудловскому, — повторил Руднев. — Да что с вами, мичман?
— Ослышался, Всеволод Федорович... Исполним.
Беренс и граф Нирод подняли руки к фуражкам, провожая глазами отчаливший катер.
Дом вице-консула был расположен на склоне сопки, недалеко от пристани. Он стоял, окруженный невысокими соснами. Перед крыльцом — небольшая клумба.
— Ну и вкус у господина Кудловского, — пробормотал Беренс, — что он, георгины летом выращивает? Когда я читал его статьи, он казался мне умным и значительным.
Едва они вошли в гостиную, навстречу с широкой улыбкой поднялся с кресла невысокий полный человек в халате.
— Входите, входите! — громко заговорил он. — Мы здесь, как видите, без церемоний и докладов. Они уместны в Петербурге! На чужбине я хочу с каждым соотечественником встречаться по-домашнему...
Он взглянул на Нирода и вдруг осекся, застрял с протянутой для рукопожатия рукой.
— Да вы не беспокойтесь, Иван Егорович, — с усмешкой ответил Нирод, — мы и так без церемоний... И чтобы убедить в этом, рукуи я вам не подам.
Кудловский побледнел.
— Позвольте, позвольте, господа, — заторопился он, чтобы скрыть неловкость, — капитан второго ранга Наита!
Только теперь Беренс и Нирод заметили стоящего в стороне японца в безупречном европейском костюме. Японец коротко поклонился:
— Я имею честь знать господина Нирода.
Граф нарочито удивленно поднял брови.
— Да, да, — продолжал японец, без тени смущения, — мне довелось присутствовать при вашей ссоре в Петербурге. Вы очень горячий человек, господин Нирод.
— А последний раз в Нагасаки вы еще раз убедились в этом, когда я так неловко столкнул вас в канал? — с самым невинным видом спросил Нирод. — Помнится только, что тогда вы были одеты торговцем и целыми днями слонялись у кораблей...
— Я всегда был офицером флота его величества, — спокойно произнес Наита. — В Японии не знают вашей поговорки: "встречают по одежке..." У нас знают — самурай и в набедренной повязке остается самураем...
Мичману не удалось поколебать невозмутимость японца.
— Ну что ж, — задумчиво проговорил Нирод, пристально глядя на Кудловского, — я только строил догадки... Теперь же имею доказательства!
— О чем вы говорите, мичман? — со слезами в голосе завопил вице-консул. — Не забывайте, что господин Наита — представитель дружественной нам державы!
— Оставьте, Кудловский, — жестко сказал Наита, — мичман прав. Скоро это станет ясно всем.
Кудловский полулежал в кресле, мотал головой, словно от зубной боли, и стонал: "Подлецы... Все подлецы!"
— Вы храбрый и честный человек, — почти дружески обратился Наита к Нироду, — мне очень жаль, но я переиграл вас. Вам в Петербурге не поверили, что я — шпион, хотя это действительно было так... Я благодарил бога, что в России мало таких людей, как вы.
Беренс все понял. Он связал воедино все факты, рассказанные его другом: оскорбление какого-то газетчика в Петербурге, затем японского купчишку в Нагасаки. А сейчас оказалось, что японский фабрикант и дипломат — одно и то же лицо, да еще — разведчик!
Наита еле заметно усмехнулся, поклонился и вышел.
Беренс положил на стол пакет, и они с Ниродом торопливо вышли на улицу. Лейтенанту тоже не хотелось оставаться здесь ни одной лишней минуты.
— Как-то года два назад, — рассказывал мичман Нирод своему другу, пока они торопливо шли к катеру, — я убивал время в одном из столичных салонов. От тоски забрался в полутемную гостиную, покуривал в одиночестве трубку... Через некоторое время туда же вошли два человека. Они о чем-то вполголоса говорили. Один из них был советник посольства Японии Наита, фамилию другого я узнал позже — Кудловский. Наита передал ему конверт. Кудловский принял его неловко, выронил — на пол посыпались деньги! Сотрудник влиятельных столичных газет принимает деньги от советника иностранного посла! Я придрался к какому-то пустяку, надавал Кудловскому по щекам, ожидал вызова на дуэль. Своему командиру я доложил об истинной причине поединка. Бэр чего-то страшно испугался, умчался с кем-то советоваться, вернулся злой как черт, объявил меня под домашним арестом и посоветовал не лезть во внешнюю политику империи... А еще до окончания срока моего ареста Кудловский исчез из Петербурга... И вот — эта встреча!..
Беренс подробно доложил Рудневу о происшедшем. Всеволод Федорович помрачнел:
— Самое неприятное в истории с графом Ниродом, что японец так спокойно открыл всю правду русским офицерам. Он не боится. Его не смущает, что это признание ставит в очень трудное положение японского посла в Петербурге. А это значит, что война — дело решенное...
Прошел месяц. Тревожные события следовали одно за другим. Полностью прекратилась связь с Порт-Артуром. Японскими кораблями был захвачен у берегов Кореи русский коммерческий пароход "Россия". Под контроль японских войск "в целях борьбы с беспорядками" как объясняли свои действия японские дипломаты, были взяты все железные дороги. В городе и на иностранных кораблях ходили упорные слухи о разрыве отношений Японии с Россией, о скором начале военных действий.
Царский посол в Сеуле Павлов на телеграмму Руднева ответил, что слухи о скором начале войны распускаются частными лицами, официальных же сообщений не поступало.
Всеволод Федорович немедленно выехал в Сеул. Встреча с главой русского посольства состоялась на вокзале.
Павлов поначалу сдержанно пытался убеждать капитана первого ранга:
— Помилуйте, дорогой мой, мы с вами живем в двадцатом веке! Последует официальное объявление войны. Мы узнаем об этом раньше Петербурга, и, поверьте мне, в ту же минуту, горячая вы голова, станем действовать. У меня есть точные инструкции на сей счет от министерства.
Затем маленькая старческая ладошка стиснула набалдашник трости, что должно было означать крайнее неудовольствие.
— Предпринятая вами разведка корейского побережья, насколько мне известно, ничего не дала? Высоко ценя ваши несомненные заслуги моряка, я не буду докладывать наместнику о ваших... э-э... сумасбродных желаниях доказать враждебность к нам со стороны Японии. Даже если японский десант действительно высаживался бы на корейском побережье, кто дал вам право рассматривать... приравнивать его к враждебному нам десанту. Я сам, голубчик, вот уже неделю не имею сведений из столицы и от наместника, но такие паузы в нашей работе — не редкость. Поезжайте в Чемульпо. Сейчас, как никогда, нужны терпение и спокойствие!..
Но Руднев все-таки настоял, чтобы в Порт-Артур с донесением об ожидаемой высадке японского десанта немедленно была отправлена канонерская лодка "Кореец".
Скрипя сердце, Павлов продиктовал на телеграфе короткое послание для наместника царя на Дальнем Востоке Алексеева об усложнении обстановки, просил распоряжений.
Едва сойдя с поезда в Чемульпо, Руднев увидел, что на рейде рядом с "Варягом" и "Корейцем" стоят японские крейсеры "Нанива", "Чиода", "Аками" и три... нет — четыре миноносца!
Ловушка!
Через железнодорожные пути к командиру спешил в сопровождении вооруженных матросов мичман Нирод.
В сопровождении отряда Руднев направился к пристани. Он с удивлением и тревогой оглядывал улицы, заполненные в этот час множеством молодых коротко остриженных людей в штатском.
— Сегодня на берег сошла очередная партия японских "рабочих", — доложил мичман. — А по-моему, и носильщики-кули, и эти рабочие — замаскированный десант... Кроме того, японская эскадра не выпустила канонерскую лодку "Кореец" в Порт-Артур!
— Как не выпустила? — обернулся к нему Руднев. — Какое они имели право?!
— Очевидно, право сильного, — ответил мичман. — Они напали на канонерскую лодку у выхода в море. Обошлось, правда, без выстрелов...
— Ну-ка, мичман, доложите подробно.
Оказывается, получив депешу из Сеула, на отправке которой настоял Руднев, командир канонерской лодки тотчас развел пары и вышел в море.
У острова Иодольми он заметил японскую эскадру, корабли двигались навстречу "Корейцу" двумя кильватерными колоннами. Три крейсера, три военных транспорта, восемь миноносцев. На одном из крейсеров развевался вымпел контрадмирала Уриу. "Кореец" отсалютовал флагу. Японцы не ответили. Крейсера отвернули вправо, миноносцы — влево. Канонерская лодка оказалась между двумя колоннами кораблей. На японских миноносцах были расчехлены орудия. Замыкающий миноносец вышел из строя и преградил курс "Корейцу". Остальные корабли замкнули кольцо вокруг канонерской лодки. Русские пробили боевую тревогу. "Кореец" упрямо шел вперед. Серый борт миноносца был уже близко, когда с другого корабля по канонерской лодке выстрелили самоходной миной. Лодка застопорила ход. Мина прошла в четырех саженях по носу.
Командир канонерки приказал открыть огонь, но тут же отменил свой приказ: русские не хотели дать повод к открытию военных действий! Последовала еще одна минная атака, затем еще. "Кореец", ловко маневрируя, уклонился от вражеских торпед. Русские поняли, что уйти в Порт-Артур им не дадут. Канонерка повернула обратно.
Следом на рейд Чемульпо вошли японские корабли. С транспортов стал высаживаться десант. Миноносцы и крейсера навели свои орудия на "Варяг" и "Кореец"...
— Немедленно к русскому консульству, — приказал Руднев, выслушав рассказ мичмана.
Они вошли в дом вице-консула. Руднев прошел в комнату телеграфиста.
— Есть связь с посольством? Передавайте: прошу к аппарату посла. Руднев.
— Его превосходительство посол у аппарата, — доложил телеграфист через несколько минут.
— Японцы не выпустили канонерскую лодку, которая была направлена в Порт-Артур с вашим донесением, — размеренно диктовал Руднев.
— Были ли открыты военные действия? — отстучал телеграф.
— Нет. Но японцы вошли в гавань. Мы под прицелом их орудий. На берег высаживается крупный воинский десант. Предлагаю, чтобы оповестить командование в Порт-Артуре, вам немедленно прибыть в Чемульпо. "Варяг" выйдет в море под вашим вымпелом, "Кореец" — под флагом вице-консула. Судя по всему, война еще не объявлена. На корабли под флагом дипломатических представителей напасть не посмеют. Руднев.
— Не имею на сей счет инструкций. Сохраняйте выдержку. Ждите указаний. Павлов.
— Есть ли у вас связь с Петербургом? С Владивостоком? Руднев.
— Нет. Мои депеши пока не доходят. Повреждена линия. Павлов.
— Прошу разрешения от вашего имени заявить протест о нарушении нейтралитета Кореи. Руднев.
— Действуйте только самостоятельно. Павлов.
Руднев не выдержал. Он с силой ударил кулаком по столу. Он мог вести переговоры с контрадмиралом Уриу только через старшего на рейде английского капитана первого ранга Бейли!
— В чем дело, господа? Что за шум? Вы же знаете, что я болен! — в комнату вошел Кудловский. Лицо помято. Увидев Руднева, он чуть смутился, извинился за свой неофициальный вид, сославшись на болезнь.
— Так чем вы огорчены, Всеволод Федорович? — вновь спросил он.
— Война, господин Кудловский.
— Опять турки зашевелились? — поинтересовался знаток Востока.
— На этот раз — с Японией, — зло ответил Руднев.
ОкончаниеОпубликовано в журнале "Костер" за январь, февраль, март 1982 года.